Времена, как известно, не выбирают... Николай Рыжков возглавил Совмин СССР в трудные годы, когда страна была на распутье, не зная, «куда ж нам плыть». Человек с колоссальным опытом, генеральный директор крупнейшего машиностроительного завода, он до последнего был на хозяйстве в огромном и уже рушащемся государстве. Можно ли было предотвратить распад, сохранить за Россией Крым, уберечь народ от экспериментов ельцинских младореформаторов — об этом с последним председателем Совета Министров СССР беседует Александр Саргин.
Гибель империи
В советские времена в руководстве страны было много выходцев с Украины. Вот и вы, Николай Иванович, родились в Донецкой области...
— Честно говоря, я не считаю Донбасс Украиной. Географически — да. Так получилось, что этот регион там оказался. Но ведь Донбасс расчленен: примерно две трети его находится на территории Украины и одна треть — на территории Ростовской области. Не знаю, как сейчас, но в не столь давние советские времена русских там было примерно 75%, если не 80, и очень мало украинцев. Донбасс вообще-то русский. Мы даже не очень задумывались, что это Украина.
Но сейчас Украина и Россия — два независимых государства…
— Украина всегда была в составе России. Как таковой Украины ведь вообще не было, а во время советской власти была Украинская Советская Социалистическая Республика. Так получилось, что мы в своей стране проходим через пограничников, через таможенников. Нам говорят, что вот это — Украина, а это — Россия. В голове не укладывается! Мы родились, жили и работали в едином государстве. И взять его и так расчленить...
Был и Крым...
— Ну, Крым — это особая статья. Думаю, Никита Сергеевич был в каком-то особом состоянии, когда отдавал Крым. Кстати, Борис Николаевич тоже. Когда они собрались в 1990 году в Беловежье, то, если бы были нормальными, а не пьяными в дым, он бы прежде подумал...
Я где-то читал, что, наоборот, они были трезвые, что более удивительно для принятия такого решения.
— Почему трезвые? Все прекрасно знают, что это не так. Ведь они пили за каждую строчку, и по этому вопросу уже много написано. Я читал многие материалы, в том числе и Кравчука, который тогда был у власти. Он ведь откровенно говорил: мы, мол, что Ельцин поставит вопрос о Севастополе и Крыме. И, насколько я понимаю, они считали, что во имя самостийности Украины Севастополем придется поступиться, придется его отдать. Но Ельцин этот вопрос не поставил, и они облегченно вздохнули. А ведь Ельцин обязан был поставить этот вопрос! Ну, ладно, Хрущев тогда неправильно поступил, но ведь в то время мы были одной страной, и это было не очень болезненно. А вот когда мы стали разными государствами... Крым всю жизнь был российским, а Севастополь имел особый статус. Это не я придумал, статус особого союзного подчинения Севастополю предоставил Сталин после войны. Есть документы — их, кстати, никто и не подумал отменить. Очень многие или кривят душой, или действительно не знают.
Какова, на ваш взгляд, главная причина развала СССР — уступчивость Горбачева, его неумение противостоять Западу, беловежский сговор или действительно некие объективные обстоятельства, запустившие необратимый процесс?
— За эти двадцать лет много приведено всевозможных доводов и оправданий. Вот кто-то по незнанию или по недомыслию говорит: «Римская Империя рассыпалась, Австро-Венгрия рассыпалась, Великобритания рассыпалась...» Мол, такова судьба империй, рано или поздно все они распадаются. Тогда у меня возникает вопрос: а разве США не империя? Просто эта страна только называется по-другому. У них 50 штатов, но на самом деле это такие же республики, как и 15 республик бывшего СССР. И попробуйте в разговоре с американским президентом или с каким-то другим политиком сказать, что рано или поздно они рассыплются. Такой крик поднимется!
Но СССР был разделен на республики по национальному признаку, оказалось, что это мина замедленного действия! В США другой подход.
— Да, это мина! Я задавался вопросом: почему Ленин так поступил? Не глупый же мужик был и прекрасно все понимал, но пошел по этому пути. Сталин же настаивал на административном делении. Кстати, то же самое предлагает сейчас Жириновский, говорит: никаких там Калмыкий, Татарий… Просто есть Казанская область или какая-то другая…
Думаю, Ленин был уверен, что ничего такого не произойдет, потому что после
гражданской войны осталась одна партия — ВКП(б), потом КПСС. Партия жила и работала по принципу демократического централизма, только сверху до низу, и это было записано во всех уставах. Ленин прекрасно понимал, что, например, от первичной партийной организации Украины до центрального аппарата в Москве все вертикально выстроено. И партия не считалась ни с чем, ни с какими административными или там национально-географическими делениями. Он понимал, что партия будет держать страну. И этот скрепляющий фактор мыслился более сильным, более приоритетным, что ли, чем «право наций на самоопределение»
Но объективно СССР был не жилец?
— Я абсолютно другого мнения. СССР — это монолитное единое государство. Да, были союзные республики, но была и политика в отношении союзных республик. Была партия, и она все держала в руках: Украина, учти, по партийной линии ты подчиняешься Москве и попробуй что-то сделай! И, конечно, была другая кадровая политика. У меня в Грузии вторым секретарем был мой товарищ, ныне уже покойный. Во главе республики всегда стоял человек титульной национальности, а вторым секретарем всегда был выдвиженец Москвы, центра. И когда в 1986 году сделали глупость и поставили во главе Казахстана русского — Геннадия Васильевича Колбина (мы с ним жили и работали на Урале), то случились большие неприятности: митинги, молодежь бесчинствовала. Я считаю, что это была ошибка руководства. По-моему, его тогда Лигачев протащил, думая, что раз там большинство русских и немцев, то зачем тогда во главе ставить казаха... Вот это и выстрелило. Кстати, это был первый выстрел во время перестройки. И Грузия, и Прибалтика были уже потом, и никакого Ельцина еще не было.
Вот придет мессия
Гайдар в своей книге писал о том, что в определенный момент Горбачев начал брать политически связанные кредиты. То есть демонтаж системы в обмен на определенные преференции. Насколько, по-вашему, это был важный момент?
— Я не знаю, корректна ли вообще такая формулировка, что Горбачев взял деньги для того, чтобы разрушить Советский Союз. Думаю, что такого не было. Конечно, были какие-то частные договоренности — например, тот же вывод войск из ГДР… Но ведь сначала было политическое решение их выводить, а потом, так сказать, включились и финансовые механизмы. Кстати, они за живот схватились, когда узнали сумму, которую мы им предъявили за объединение Германии, настолько она была мизерна. Я сейчас не помню, по-моему, 16 миллиардов долларов… Да, нам заплатили деньги, но если учесть, какие затраты мы понесли, какие транспортные расходы... Когда все это начиналось, я говорил с министром обороны Язовым. Он очень сетовал, что часть войск, техники и людей мы были вынуждены вывозить морским транспортом, потому что было невыгодно гнать эшелоны через ГДР и особенно через Польшу. Там такие расценки за каждую ось железнодорожного вагона, что никаких денег не хватало!
Но, знаете, при всем моем неуважении к Горбачеву, к тому, что он натворил, у меня в душе все-таки в какой-то степени теплится надежда, какая-то маленькая уверенность, что он не ставил вопрос о разрушении страны. Он ставил вопрос об объединении Германии, о разоружении, о диалоге с Западом…
Насколько критичной была ситуация? Предотвратить распад было невозможно?
— Сначала она не была критичной. Но ее сделали такой. Я в 1990 году не сходил с трибуны и говорил: «Что же вы делаете? Остановитесь!» Страна в 1990 году уже пошла в разнос, и к следующему году мы абсолютно не были готовы. У нас же все было взаимосвязано, а Украина говорит: мол, дайте нам новую технику, но взамен ничего не предлагает… При таком бардаке, который был в 1990 году, трудно было вообще что-то ожидать. В августе Горбачев вернулся из отпуска с юга, и я попросил его о встрече. Он принял меня и всех моих заместителей. Я сказал, что страна уже сегодня не управляемая, и никто никого не слушает. Ельцин говорит: «Отдайте мне золото, отдайте мне валюту, и никаких налогов я платить не буду». Он же придумал одноканальные налоги, то есть собирает все, а потом говорит, мол, вот, для культуры я вам дам кусочек, для обороны дам кусочек... Кстати, сегодня есть два канала — региональный и федеральный. Потом мы подготовили короткое решение, что на 1991 год бюджет формируется по тому же принципу, что и все предыдущие годы. Господи, как меня тогда колотили — живого места на мне не осталось! Чего только не было!
Вместо того чтобы разобраться, вытащили программу «500 дней» и начали ее мусолить. Я говорю: послушайте, ну что вы говорите о 500 днях, когда как-то надо жить сегодня и завтра!?
Геращенко как-то рассказывал, что Явлинский эту программу у Абалкина позаимствовал. Там было не 500 дней, а 400 пошаговых решений…
— Это чепуха! О какой экономике можно было говорить в 1990 году, когда, по сути, все вышло из под контроля? А вообще, я много думал о всех этих реформах, которые проходили, например, в том же Китае в 1979 году, в других странах. Везде они проводились при сильной власти. Мы все затеяли правильно и начали заниматься экономикой. И перестройка была провозглашена для модернизации экономики. Это потом через пару лет сказали, что экономики мало, что надо менять политическую и государственную систему. Я считаю, что Горбачев просто поддался Западу, который хвалил его, говорил что он мессия, Горби, Горби... А Яковлев был серый кардинал.
Похоже, Горби до сих пор верит в то, что он мессия…
— Он считал, что спустился откуда-то через 2000 лет после Иисуса Христа, вот и решил все сделать. Я вспоминаю беседу с Тэтчер, с которой во время ее визита, вот как сейчас с вами, мы сидели один на один. Она мне говорила: «Господин Рыжков, вы делаете большую глупость!» Спрашиваю, какую? «Горбачев хочет ликвидировать атомное оружие...» Мы действительно в какой-то степени наивно думали, что накопились слишком большие запасы, и что мир может грохнуться. Она тогда сказала: «Господин Рыжков, вы напрасно это делаете. Поймите, только благодаря атомному оружию у нас нет мировой войны». И когда я задумался над ее словами, то осознал, насколько она права. Все прекрасно понимают, что никто первый кнопку не нажмет, но все знают, что такая кнопка есть. Есть чемоданчик, есть кнопка, есть ракеты (правда, их потом Ельцин перенацелил черт знает куда!).
Кстати, Тэтчер потом в своих воспоминаниях говорила, что когда в очередной раз приехал Горбачев, вытащил карту, показал ракетные точки и рассказал, как будут ракеты нацелены, они были просто в шоке! Они никогда бы не поверили и считали, что это провокация. Ведь не может глава государства раскрыть все свои карты перед другой страной!
При всем, что он натворил, я все-таки думаю, что его главная отрицательная роль в том, что он своими действиями (не в один момент, это продолжалось несколько лет) привел к тому, что процесс стал необратимым.
Русский с китайцем...
Вы жалеете, что мы не пошли по китайскому пути?
— Жалею. Спустя лет пять после отставки меня несколько раз приглашал председатель правительства Китая Ли Пэн, и в конце концов я полетел туда. Мне организовали поездку по стране, я много беседовал с ним. Хотя я был уже в отставке, а он был действующий премьер. Он говорил по-русски, потому что учился у нас в институте энергетики. Он говорил: «Николай Иванович, мы с вами встречались в 1990 году. Вы мне рассказывали о том, как смотрите на перспективы модернизации экономики. Но она же должна была идти примерно по нашему пути…» Я отвечал: «Не совсем так. У вас своя почва, у нас своя. Но по некоторым принципиальным положениям — да, экономики похожи». И премьер Китая спросил: «Так почему вы не пошли по этому пути и вильнули непонятно куда?» Так вот я и сейчас считаю, что надо было идти по пути типа китайского, и была бы совершенно другая картина.
Но сначала у вас с Горбачевым было полное взаимопонимание?
— Нет, не было. Он был недоволен, что я занимаю свою четкую позицию. У нас в отношениях не было теплоты. Но до 1987 года я его искренне поддерживал, потому что полагал, что он может многое сделать для страны.
А ведь на Политбюро были битвы. Я читал, чуть не до мата доходило…
— И до визга, и до мата. Когда по моей просьбе, даже по моему требованию на Политбюро поставили вопрос об антиалкогольной кампании. Ведь тогда мы увидели, что с алкогольными делами творится что-то невероятное! Я дважды или трижды просил Михаила Сергеевича рассмотреть на Политбюро этот вопрос, который обострился дальше некуда. С одной стороны, люди страшно недовольны — очереди, давка. С другой — Соломенцев и Лигачев наказывают моих министров из-за того, что, допустим, в этом месяце коньяка на 1% больше продали, чем в прошлом. А ведь мы теряли огромнейшие деньги. Горбачев говорил, хорошо, хорошо, разберемся, а сам ничего не делал.
А потом были бои, когда вы были против шокового отпуска цен, и после этого вы решили уйти…
— У моего ухода было две причины. Во-первых, я понимал, что побеждает программа «500 дней». То есть та точка зрения, которая предполагала шоковую терапию, те доводы. Помню, я говорил кому-то из команды младореформаторов: «Что ты творишь? Ведь погибнут же люди!» А он отвечает: «Ничего, пусть прыгают. Кто-то разобьет голову об асфальт, а кто-то и в воду попадет». Его не волновало, что страна будет разбивать голову. В начале декабря, за три недели до съезда народных депутатов, я заявил, что больше работать не буду и что после съезда ухожу в отставку. Я категорически не приемлю то, что Горбачев собирается делать. Это будет страшно для страны. Страна не готова к этому! 90-е годы все показали…
А вторая причина — это разрушение страны. Я говорил всем: «Остановитесь, нельзя, имея такие сепаратистские устремления, не давать им оценки!» Так называемая демократия и гласность и привели ко всему этому. Один на один я говорил Горбачеву: «Мы же рассыплем страну!» А он мне, мол, вот, Николай Иванович, ты всегда нагнетаешь.
Гайдар впереди
Сейчас сторонники Гайдара говорят, что он спас страну от угрозы голода, хаоса, гражданской войны...
— Тогда пришли люди, которые абсолютно не понимали и не знали страну. Гайдар работал в журнале «Коммунист», в газете «Правда». Нечаев работал в каком-то институте или в лаборатории, Чубайс, не знаю, где работал, еще Шохин, Авен... Шесть человек там было, и они не проходили никакую — ни заводскую, ни государственную, ни территориальную работу в республиках или областях! И здесь в Москве они не занимали государственных постов. То есть они были абсолютно далеки от реальной экономики. Да, они начитались книг, а американцы приезжали сюда, десятки каких-то людей ходили в джинсах и командовали, мол, делай так и так, ввели ваучеры и прочую чепуху. Эти люди, младореформаторы, не имели права всем эти заниматься. Да, Ельцину надо было кого-то набрать, да, у него и не было выхода. Но надо было звать нас (не меня персонально, а людей, которые понимали что к чему), а он не хотел. Это политика…
И мы пошли по польскому пути...
— Еще в 1987 году мы перессорились с Горбачевым — как раз по вопросу дальнейшего развития экономики. Он предлагал начиная с 1988 года делать то, что сделал Гайдар со 2 января 1992 года: отпустить цены, убрать планирование и т.д. Мы тогда очень серьезно поговорили. Я сказал: «Или вы принимаете нашу концепцию постепенного перехода, или я ухожу, не буду работать, а вы делайте, что хотите. Это же будет страшный вред для государства!» Тогда Горбачев согласился, но ведь Гайдар потом сделал это!
Сейчас ему в ВШЭ поставили памятник. Вы бы поставили Гайдару памятник?
— Ему? Нет, конечно. Он же разорил страну и людей, и что теперь? Радоваться той теории, которую он взял на вооружение и которая действовала эти 15 лет? Чего они дурака валяют, спасителя из него делают? По шесть месяцев пенсионерам не давали денег, пенсионеры в помойки залезли!.. И сегодня говорят, что он страну спас!? Да они вместе с Ельциным унизили страну, опустили, как блатные говорят.
Ваши недоброжелатели критикуют вас за то, что вы сделали лазейку для кооперативов и частной собственности в 1988 году. Вы сейчас об этом не жалеете?
— Я прекрасно все помню и сейчас считаю, что это надо было сделать. Другой разговор, что изначально закладывалась одна идея, а потом появился съезд народных депутатов и новый Верховный совет, появились совершенно другие люди и повели в другую сторону. Прежде чем принимать такое решение, мы же не просто с чистого листа начинали. У нас богатая мощная страна, мощная экономика. Я ее всегда представлял как такие валуны-пирамиды — это металлургия, это машиностроение, это военно-промышленный комплекс, это химия… А вот между ними — пустоты, и их-то должны были заполнить товары народного потребления, то, что надо народу. Народ в войну, после войны скрепя сердце с бытовыми лишениями мирился. Но наступил момент, когда надо было жить по-другому. Я считал, что при помощи кооперации мы сможем заполнить эти ниши, а вот тяжелая промышленность никогда не сможет этого сделать. Это было нашей задачей, и мы именно под нее проводили закон. Но в 1989—1990 годах крикуны кооперацию распространили и дали возможность создавать кооперативы прямо на заводах. Тут продукцию делает завод, государство, а там — кооператив, и получался полный дисбаланс. А финансовая сторона этого вопроса? Нет, идея-то была правильная. Конечно, можно критиковать и спрашивать, зачем мы переходили на рыночные отношения? Но мы всегда говорили, что нужно государственное регулирование! Мы прекрасно понимали, изучали французский и английский опыт, и там везде примерно 50% — это государственные предприятия. И мы считали, что должно быть примерно столько же. Военно-промышленный комплекс, тяжелая промышленность должны остаться в руках государства. Все остальное можно было отдавать акционерным обществам, частым компаниям и пр. Оттого что, допустим, мастерская по ремонту обуви будет частной, страна придет в критическое состояние? Нет, ничего не случится. Это нормальное явление.
Помните, Собчак назвал вас плачущим большевиком?
— Неужели вы верите, что генеральный директор «Уралмаша», у которого было 52 тысячи работников (из них на головном заводе 43 тысячи и 9 тысяч на филиалах), при котором был соцгород с населением 200 тысяч человек, где были школы, больницы, транспорт, 50 заводских столовых... Неужели вы думаете, что на таком заводе может работать «тряпка»? Боже упаси, это же просто недопустимо! Да, может быть, я не самодур. Я был очень требователен и к себе, и к людям, но был и доброжелательным, когда надо.
Так вот, если Собчак увидел, как после землетрясения в Спитаке, куда я приехал, женщина в черном обняла меня где-то в горах, а у меня навернулись слезы, — это что, моральное преступление? Ну и сам-то он кто после этого?
Запад потирает руки
Вы уральца Ельцина знали давно. С течением времени ваше отношение к нему менялось?
— Он всегда был один и тот же. Только потом стал больше пить. Понимаете, этот человек был очень сильным в разрушении. И не только в Москве, не только в столичной партийной организации, когда он тут бесчинствовал, и люди прыгали с этажей. Везде, где бы он ни работал, он все разрушал. Хотя по образованию он строитель, и, казалось, должен быть созидателем. Но как раз в созидании он был абсолютно слабым, не понимал механизмов действия. Вот так и со страной: у меня такое ощущение, что ему упала эта власть, и он не знал, что с ней делать. Метался туда-сюда, нашел этого Гайдара...
Их два человека — он и Горбачев. И одному, и другому была противопоказана большая власть. Эта была наша ошибка, и моя в том числе. Я ведь тоже Горбачева поддерживал, когда он приходил к власти в 1985 году. И другие поддерживали, а его нельзя было ставить, потому что он для этого просто не приспособлен! Вот если бы в стране была должность проповедника, то он бы прекрасно справился! Он бы часами говорил, говорил… А управлять, планомерно и взвешено вести страну... Он очень импульсивный, неорганизованный. И Ельцину тоже противопоказана большая власть, правда, по другим причинам: он разрушитель.
Возможна ли в каком-либо виде реинтеграция? Ну ладно, прибалты, с ними все ясно, хотя за бензином к нам ездят. Но другие республики — Казахстан, Украина, Белоруссия… Мы ж соседи.
— С прибалтами, я думаю, действительно бесполезно. Это такой народ — всегда будут у кого-то под крылом. Были у нас под крылом, сосали нас, сколько могли, в лаптях ходили, а потом стали нормальными. Сегодня у них американцы и Запад, то есть они всегда были у кого-то в пристяжке, и нам бесполезно с ними дальше вести разговоры. А вот все остальные... Мое личное мнение, что воссоздать Советский Союз в той форме, в которой он был, сегодня нереально, даже если б я очень этого хотел. Это будет война между республиками. Конечно, надо что-то делать, и так оставлять нельзя. Надо создать что-то близкое к Европейскому союзу. Каждая страна там вроде самостоятельная — те же Франция, Бельгия, Германия, но есть общие принципы, по которым они живут. Например, 40 с лишним лет, как они создали единую организацию по углю и стали. Теперь, шаг за шагом, они дошли до единой валюты. Они не сидят на месте, у них есть парламент, принимаются какие-то решения. Да, это занудное дело, нужно согласие всех членов... Но при самостоятельных государствах они проводят единую политику.
Мы же разбежались в разные стороны, и никто у нас не пробует проводить единой политики. В СНГ, которому скоро будет 18 лет, у нас есть только какие-то общие принципы, и все. Кравчук и все остальные, создавая СНГ, по сути дела, создали клуб для бракоразводов. Они страшно боялись какой-то наднациональной структуры. Того, что есть в Европе — парламента, исполнительной власти. Они страшно боялись: мол, вы нас ущемите, подавите и т.п. Я не говорю, что надо один к одному повторять путь Европы. Но с учетом специфики надо бы нечто подобное сделать. Но есть одно «но». Там Турция в одну сторону тянет, Германия — в другую. И нас растаскивают эти республики, поэтому они не видят необходимости группироваться. Есть грубая, но правильная поговорка: «Пока жареный петух не клюнет в одно место, ничего не будет». Если этот петушок по какому-нибудь поводу клюнет, то все придут и скажут: «Давайте жить вместе. Отдельно невозможно». Но что это будет за петух, когда он клюнет, неизвестно.
А Запад потирает руки: как хорошо, у России конфликт с Грузией! Что нам сейчас осталось — только нефтяная труба?
— К сожалению, да, газ, труба. Мы об этом давно говорили, когда появились большие деньги за счет дико взлетевших цен. Надо, конечно, было вкладывать в перерабатывающую промышленность, в реальный сектор экономики. Понимаю, эти деньги спасли страну от кризиса. Но я не думаю, что их специально берегли для этого. Кто думал, что он разразится? Кстати, ученые знали, давно предупреждали… Надо было эти деньги не держать на Западе в Америке под 2%, а вкладывать здесь! Надо дороги строить, давать льготные кредиты для заводов, на модернизацию, чтобы меняли оборудование… Я с содроганием думаю, зачем нам вступать в ВТО, и что будет, когда мы туда вступим? Это будет что-то невероятное для нас! Это кончится тем, что у нас налево и направо будут закрываться предприятия. Текстильная промышленность не выдержит, легкая промышленность тоже и т.д. Да, действительно надо модернизировать. Но не в целом страну, а конкретно.
Долго ли еще протянет советское оборудование?
— Давайте займемся арифметикой. Сегодня у нас 70% устаревшего оборудования. Вот и считайте. Мы еще продержимся несколько лет. Оно уже сегодня не годится. Для внутреннего потребления мы еще что-то делаем. Но конкурировать на серьезном мировом уровне мы уже не в состоянии..
ДОСЬЕ
Николай Иванович Рыжков. Родился 28.09.1929 года на Украине, в селе Дылеевка Донецкой области, в семье рабочего. Окончил Краматорский машиностроительный техникум и Уральский политехнический институт. С 1950 года работал на Уральском машиностроительном заводе им. Серго Орджоникидзе (ныне ПО «Уралмаш») в должности мастера, затем начальника пролта, начальника цеха, главного технолога по сварке, главного инженера, генерального директора. С 1975 года — первый заместитель министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР. В 1985—1990 годах — член Политбюро ЦК КПСС, председатель Совмина СССР. В 1991 году баллотировался на должность президента РСФСР и набрал более 15% голосов, заняв второе место после Ельцина. С 2003 года — представитель администрации Белгородской области в Совете Федерации Федерального собрания РФ. Женат, есть дочь, а также внук и внучка.
Давно известно, что -крайности - наша национальная черта. Николай Иванович Рыжков, возглавляя правительство СССР, пытался найти золотую середину. В итоге наш герой навлек на себя нелюбовь как реформаторов, считавших его ретроградом, так и консерваторов, упрекавших Рыжкова в радикализме. Прав был Николай Иванович или не прав, судить историкам. Но без воспоминаний бывшего Председателя Совета Министров СССР история перестройки была бы неполной.
- Николай Иванович, ваше правительство в Книге рекордов Гиннесса не значится?
Вроде нет. Вы это к чему?
- Ну как же? Правительство Рыжкова было первым и последним в истории страны, которое избирал парламент и которое добровольно ушло в отставку.
Я как-то не особенно об этом задумывался, но похоже, что так. Время вправду было уникальное. По сути, у нас меньше года - в 1989-1990-м - существовала парламентская республика. Моих министров утверждали в парламенте в ходе тайного голосования. А отставка... В декабре 1990 года на президентском совете я поставил вопрос ребром: "Как жить дальше? Ельцин говорит одно, мы - другое". После совещания пришел к себе в кабинет - все мои заместители сидят, ждут. Мы еще часа два обсуждали ситуацию. Мои соратники откровенно сказали: "Разговора не получится: для наших оппонентов сегодня чем хуже - тем лучше. Давайте реально смотреть на вещи: мы честно работали и честно должны уйти". Написали бумагу Горбачеву о том, что все попытки организовать жизнь страны либо игнорируются, либо встречают сопротивление и мы заявляем о намерении сложить полномочия.
- До этого Горбачев вам на это не намекал?
Все и без намеков было ясно. Ему необходимо было от меня отойти. Во второй половине 1990 года во власти образовался своего рода триумвират: Горбачев, Рыжков и Ельцин. Я в этой конструкции оказался, что называется, третьим лишним. Силы, которые стояли за Ельциным, обрушили весь удар на меня, оставляя Горбачева на сладкое. В первых числах декабря 1990 года я беседовал с президентом и сказал ему, что наступил предел компромиссам и я ухожу в начале года, после съезда. Назвал две причины: во-первых, реформы, которые затевает Ельцин, катастрофичны для страны, во-вторых, я не могу противостоять разрушению Советского Союза, но и не хочу быть соучастником этого процесса. Думаю, после этих слов Горбачев вздохнул с облегчением, хотя и дипломатично произнес: "Николай, ну, может, поработать тебе еще?"
- В итоге вы оказались в больнице?
Да. С инфарктом. Туда ко мне в палату 12 января 1991 года пришел Горбачев. Испугался, глядя на меня. Честно говоря, я и сам себя в зеркале не узнавал. Вскоре шок у него прошел, мы сели за стол, стали пить чай с бутербродами. Я еще раз сказал, что ухожу. Попросил найти мне работу в каких-нибудь общественных организациях. Горбачев заверил, что поможет, но слово, как обычно, не сдержал. Зашел разговор о моем сменщике. Михаил Сергеевич спросил, кого я рекомендую. Я попросил назвать его кандидатуры. Он говорит: "Как в отношении Олега Бакланова?" Я отвечаю: "Хороший человек, но очень узкий специалист. В основном по космосу. Не уверен, что он в состоянии охватить всю экономику". - "А как тебе Валентин Павлов?" Отвечаю: "Да так же. Хороший финансист, но этого мало на таком посту. Кроме того, за ним один грех есть". Горбачев: "Какой?"
Я думаю, что он прекрасно знал, о чем я говорю. Слабину Валентина мы знали еще по Госплану. Ребята мне рассказывали, что он мог находиться до четырех дней в ауте. Мы закрывали на это глаза, потому что ценили его как финансиста, но пост премьера слишком ответственная должность. И тогда я спросил: "А почему вы не хотите назначить Назарбаева?" Горбачев ответил, что тот окончательно определился и будет возглавлять республику. На прощание я попросил не принимать никакого решения, пока буду в больнице. Он опять пообещал. А вскоре от сестрички в больнице я узнал о назначении Павлова... Меня не хотели беспокоить и отрубили все - радио, телевизор, не давали читать газеты.
- Прямо как Ленин в Горках...
Да уж. Правда, ко мне жена регулярно приезжала. И, кстати, именно она сказала мне, что вице-президентом на съезде в конце декабря 1990 года стал Янаев. Я говорю: "Да не может этого быть!" А про себя тогда подумал: "Ну ни хрена себе подобрал зама!" Возможно, Горбачев специально подбирал слабых людей. Обсуждение кандидатуры Павлова проходило, как мне стало потом известно, на совещании с главами республик. На мой взгляд, Валентин был назначен именно под давлением республиканских лидеров, и прежде всего Бориса Ельцина. Они все были заинтересованы в том, чтобы в СССР не было сильного премьера.
Мне рассказывал ныне покойный Юрий Дмитриевич Маслюков, который и у меня был первым замом, и у Павлова, что на первом заседании Совета Министров в условиях ГКЧП премьер уже был в дугу пьяный. Стал бормотать что-то невнятное. Маслюков предложил объявить перерыв. Павлов завозмущался, а потом достал из штанов пистолет, открыл ящик стола и демонстративно бросил его туда. Перерыв все-таки объявили, и его буквально утащили из кабинета. Больше Валентин на работе не появлялся. Кстати, он, как только занял мой кабинет, первым делом поставил себе в комнату отдыха холодильник, где держал запас виски. У меня холодильника никогда не было. За пять с лишним лет премьерства в моем кабинете никто рюмку спиртного не выпил!
- Ваш бывший шеф, председатель Госплана Николай Байбаков, рассказывал, что вы с ним на работе, по крайней мере один раз, водку все же пили.
Это интересная история. Но вообще-то это происходило не в Совмине, а в Госплане СССР. Мой шеф, Николай Константинович Байбаков, я считаю его своим учителем, был изумительным человеком. Но слишком увлекающимся и доверчивым. Всегда интересовался какими-то не очень проверенными открытиями, паранормальными явлениями и всякой мистикой. Узнал, к примеру, о какой-то чудодейственной магнитной воде - и месяцами рассказывал, как с ее помощью повысить урожайность. Мы даже спрашивали совета у президента Академии наук Анатолия Александрова, но тот довольно скептически -отнесся к этой идее. Вот радио-активная вода, говорил он, очень даже способствует росту.
Таких увлечений у Байбакова было много. Та же Джуна Давиташвили. Ведь это он ее вытащил в высшие сферы! Зашел я как-то к нему по какому-то делу, а ему звонит Брежнев. Слышу слова Байбакова: "Да, Леонид Ильич... Джуна помогает людям, но мне она пока не помогла". Видимо, Брежнев уже что-то прослышал о целительнице и просил совета у главного специалиста по чудесам. Я, кстати, лично видел снимки энергетического поля Джуны. Это даже на меня произвело сильное впечатление...
Так вот, на мне Байбаков тоже решил поэкспериментировать. Был такой "изобретатель" на все руки (он умер в тюрьме) - Хант или Хинт. Не помню точно. Как-то Николай Константинович вызывает меня, начинает рассказывать о новом чудо-препарате и достает из стола две бутылки с белой, как молоко, жидкостью. Открывает одну - жуткое зловоние! Я опешил. Спрашиваю: что это такое? Он тихо так говорит: "Бери! Это лекарство от рака". Я тут же: "Нет-нет. На хрена мне этот эликсир? Спрячьте, Николай Константинович. Я даже близко подходить к этому не буду".
О судьбе этого детища ничего не знаю. Но вскоре Байбаков увлекся борьбой с пьянством и опять позвал меня в соучастники. Говорит: "Знаешь, сколько мы теряем денег в понедельник, когда рабочие после выходных приходят с похмелья?" Отвечаю: "Прекрасно знаю. У нас, когда я работал на "Уралмаше", на подстанциях велся учет расхода электроэнергии. Судя по этим графикам, в понедельник до обеда и в пятницу после обеда людям явно не до работы". Байбаков очень обрадовался, что нашел в моем лице понимающего человека: "У меня были ученые. Они изобрели водку, которая напрочь исключает похмелье! Надо их поддержать. Это ж какая экономия для народного хозяйства будет!"
Тут же нажимает кнопку связи с секретарем и просит приготовить бутерброды с сыром и колбасой. Подают закуску, и Байбаков командует: "Пошли!" Я пытался сопротивляться. Говорю: "Один черт - будет болеть голова. Тем более мы не обедали". Он меня назвал Фомой неверующим, и в итоге я сдался. Расположились в комнате отдыха. Взяли бутылку 0,75 литра и начали ее "уговаривать".
Распрощались в прекрасном настроении. Утром просыпаюсь... Ну, как вам это описать?.. Голова квадратная. Трещит. Жуткие боли. Вспоминаю "добрыми" словами все сразу: научный прогресс, борьбу за трезвость на производстве и конкретных изобретателей чудо-водки. Хорошо, что дело было в воскресенье - на работу не идти. В общем, целый день промаялся. Наутро, к одиннадцати, Байбаков вызывает меня на совещание по какому-то вопросу с участием третьего лица. Когда этот третий вышел, я чуть ли не налетел на "собутыльника": "Или вы набейте морду этим менделеевым, или я сам им набью. Я чуть дуба не дал!" Байбаков признался, что у него был аналогичный эффект... Доверчивый был к инновациям, как ребенок. Когда я пытался опустить его на землю, он всегда обижался. Вот был еще один случай...
Давно замечено, что если яблоки падают на землю во время грозы, то они значительно лучше сохраняются. Ученые сделали вывод, что озон убивает многие микробы. Байбаков зацепился за это дело и начал продвигать идею оснащения овощехранилищ озоновыми установками. Мне он дал задание разработать специальное оборудование. Идея вроде бы заманчивая, он стал давить на исполнителей, а те ссылаются на ученых, которые говорят, что влияние озона надо проверить на человеке. Он говорит, что уже проверяли, что тянуть-то? А те ему опять: нет и нет. Надо не просто на человеке проверять, а выяснять, как это скажется на потомстве или через два поколения, не будет ли мутации. В итоге и эта идея заглохла. Начало 80-х - совсем другая эпоха...
- Вернемся в 1990 год. Это правда, что вы еще летом предлагали Михаилу Сергеевичу покинуть пост генсека ЦК КПСС и стать почетным председателем партии?
Да, было дело. Кстати, он в тот момент согласился. Ко мне обратились несколько человек, среди которых были глава аппарата президента СССР Валерий Болдин и секретарь ЦК Олег Шенин. Все делалось открыто. Себя я во время разговора на пост генсека, естественно, не предлагал. Хотя знаю, что за моей спиной велись разговоры, что я мог бы им стать. Как и в марте 1990 года, когда проходили выборы президента. Я был убежден, что Горбачев к этому времени вызывал у большинства членов партии неприятие. Я думал, что, когда он уйдет с первых ролей и останется номинальным руководителем, ситуация может выправиться. Разговор был спокойным, он поддакивал.
А утром следующего дня раздается звонок, и Горбачев уже на повышенных тонах мне говорит: "Что ты собрался из меня сделать? Куклу? Забудь о нашем разговоре. Не пойду я на это никогда!" Я в ответ: "Михаил Сергеевич, вы напрасно так реагируете. Это ведь не только мое предложение. А вообще смотрите. Похоже, что кончится-то все это плохо..."
Знаете, трещина в отношениях первых лиц государства образовалась еще в 1987 году, когда шла дискуссия об экономической модели, и в частности вокруг за-коно-проек-та о гос-пред-при-ятии. Я придерживался мнения, что нужно сохранять госзаказ на шестьдесят процентов. На меня сильно давили рыночники - Александр Яковлев и Вадим Медведев, - и я в конце концов вынужден был сказать Горбачеву, что его действия в случае резкой либерализации экономики, отмены планов на ввод дорог, жилья и других социальных объектов будут просто противоправными, так как не отвечают решениям последнего съезда партии. Конфликт тянулся именно с того времени. На Политбюро впервые начались открытые противостояния, чуть ли не до мордобоя доходило. Проявившиеся тогда трещины уже никогда не зарастали. Мне кажется, у Горбачева была какая-то ревность к тому, как ко мне относились в стране и в партии. Особенно это проявилось после землетрясения в Армении в конце 1988 года, когда я и сам почувствовал очень хорошее отношение ко мне многих людей.
- Но вы сами хотели стать генсеком, а затем и президентом СССР?
Если бы захотел, я мог бы быть президентом. На третьем съезде народных депутатов проходили выборы главы государства. Кандидатура Горбачева за два дня до съезда была поддержана на пленуме ЦК. Но на съезде совершенно неожиданно мою кандидатуру выдвинули группа "Союз" и аграрии. Если бы я согласился, в результате тайного голосования я бы победил. Дело тут не в моей нескромности: поверьте, так бы и было на самом деле. Но я очень боялся раскола и взял самоотвод. Одни пойдут за Горбачевым, другие - за Рыжковым... Я был правоверным коммунистом. Моя совесть чиста. Возможно, что страна, согласись она на предложение депутатов, пошла бы по другому пути. А возможно, меня бы просто убили. Я этого не исключаю.
А вы говорите: парламентская республика! Кстати, несколько лет назад во время встречи с Владимиром Путиным он сам затеял со мной разговор об опыте перестройки и демократизации: "Николай Иванович, сейчас много разговоров о парламентской республике, как вы относитесь к этой идее?" Я думаю, он меня специально провоцировал. Я ответил: "Опыт у нас есть. Всего-навсего девять месяцев. Мы тогда убедились, что не доросли до демократии во всех отношениях. Даже если вы сейчас будете пытаться создавать парламентскую республику, мы сначала заболтаем, а потом и потерям Россию. Может быть, лет через пятьдесят и созреем". Россия - особая страна...
- Как вы вообще попали в номенклатуру ЦК КПСС?
Когда в 1971 году решался вопрос о моем назначении директором "Уралмаша", утверждение шло через ЦК. Отдел машиностроения ЦК КПСС возглавлял очень хороший человек - Фролов Василий Семенович, с которым я давно был знаком. А курировал отдел член Политбюро Андрей Павлович Кириленко. Так что в 1979-м, когда меня назначали в Госплан, я уже числился в номенклатуре Политбюро. Кстати, я страшно сопротивлялся этому назначению. Всех обошел, кроме Брежнева. В это время вакантной была должность -министра оборонной промышленности, и пошел слух, что меня могут туда назначить. Я внутренне с этим уже согласился. И тут начинается мощное давление: все, в Госплан, вопрос решенный. В итоге в январе 1979 года так и получилось.
Вел заседание Брежнев. Он был уже довольно плох. Похоже, ему доложили, что я не очень-то стремлюсь на эту должность, и он говорит: "Ну и попался же ты. Что скажешь?" Я отвечаю: "Леонид Ильич, честно говоря, я еще не готов к этой работе, но если вы меня утвердите, буду осваивать новое направление". Брежнев тут же свернул разговор: "Ну ладно, товарищи, давайте пожелаем ему успехов". В Госплане я стал первым замом по общим вопросам. Там у меня появилось два прозвища - Первейший и Сводник, так как мне приходилось сводить в единый план все отрасли народного хозяйства.
- Как вы относитесь к Леониду Ильичу?
Если бы Брежнев ушел году в 75-м, я думаю, о нем осталось бы неплохое впечатление. Я застал на заводе правление Никиты Хрущева и могу сказать, что мы от него устали. Представляю, как от него устали в Москве. Нас просто задергали. Когда появился Брежнев... Ну, как вам сказать? Мы просто начали нормально работать. И в том, что он вовремя не ушел, виноваты члены Политбюро, кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК. Эти засранцы заставили больного, еле-еле ходящего человека оставаться на посту. Он этим небожителям был нужен. Чему удивляться: думали ведь только о себе.
- Есть версия, что Андропов в официальном документе называл Горбачева своим преемником, но эту фразу из текста решили скрыть от членов ЦК...
Когда говорят об этом, ссылаются на слова покойного помощника Андропова Вольского Аркадия Ивановича, но я не верю в эту историю. Я был у Андропова в больнице в конце января 1983 года, за пару недель до его смерти. В середине января меня командировали с группой товарищей на съезд компартии Австрии. После командировки следовало писать отчет. Я написал, но из-за отсутствия Андропова не знал, кому его передать. Звоню Черненко, он же второе лицо в партии, и говорю: "Константин Устинович, я написал отчет. Куда эту записку направлять?" Черненко даже обрадовался: "О, хорошо, что ты мне позвонил! О тебе недавно спрашивал Юрий Владимирович. Позвони ему в больницу".
Я позвонил. Андропов пригласил меня в тот же день к нему в ЦКБ на пять часов вечера. Он лежал на третьем этаже в инфекционном корпусе. Я зашел в палату. Юрий Владимирович сидел в кресле около кровати в белой байковой пижаме с красными полосками. Мы поздоровались. Он предложил мне чаю, себе заказал сок. Бросилось в глаза, что в бокале с соком была соломинка. Я потом сообразил, что из-за сильного тремора он не мог пить иначе. Стал рассказывать о командировке, а он: ну, мол, съездил - и хорошо. И начал спрашивать об экономике. Интересовался работой группы Горбачева - Долгих - Рыжкова, которую он создал в декабре 1982 года для подготовки экономических реформ. Я досконально обо всем доложил, но чувствую, что двадцать минут мои давно закончились - врачи предупреждали, - и попросил разрешения закончить беседу. Он согласился. Я собрал в папку бумаги, стал прощаться. Андропов говорит: "Подожди". Протянул мне, сидя, одну руку для пожатия, а второй наклонил мою голову к себе, поцеловал и сказал: "Иди".
- К кому Андропов относился лучше, к вам или к Горбачеву?
Мне казалось, что ко мне.
- Но в отличие от Горбачева ни кандидатом, ни членом Политбюро вы при нем так и не стали.
Из пятнадцати месяцев его работы пять он лежал в больнице. Он много чего не успел. Во всяком случае я общался с ним регулярно и по телефону, и лично.
Кстати, в 1987 году я оказался в той же самой палате после серьезной аварии в Барвихе. В газетах про нее не писали. Не было принято тогда. ЗИЛ, в котором я ехал, и ЗИЛ с охраной после нее списали в металлолом. Дело было так.
Моя колонна состояла из трех машин: "Волга" - так называемый лидер - и два ЗИЛа. Вот и все. Кстати, у Горбачева колонна была длиннее всего на один ЗИЛ, в котором возили чемоданчик с ядерной кнопкой. Я ехал по Рублевке в Москву. Когда проходили Барвиху в месте, где сейчас построили деревянный храм, по встречному направлению шел автобус ПАЗ. По всей видимости, увидев машину-лидер, ПАЗ стал прижиматься вправо и съехал на обочину. Затем резко попал задним колесом в канаву и развернулся прямо нам навстречу. Потом выяснилось, что за рулем сидел девятнадцатилетний солдатик, который отслужил полгода в армии и вез куда-то своих сослуживцев с офицерами. Мой водитель Максимыч успел избежать лобового столкновения, но мы правым боком пропахали весь бок автобуса. Плюс сзади в нас влетела наша машина охраны. Посыпались стекла. Меня бросило вперед, где располагались табуретки для переводчиков. Они были по краям окованы металлом. И я подбородком уткнулся аккурат в эти железки. Ударился коленями и оказался на полу. Двери, к счастью, не заклинило. Водитель выскочил из своей, открыл мою, и я начал оттуда, весь окровавленный, буквально выползать на четвереньках. Со мной были четыре человека охраны. Один у меня в машине и трое во втором ЗИЛе. Всего 12 человек. Они работали в три смены.
- Несолидно как-то, Николай Иванович...
Да уж, уровень охраны первых лиц теперь совсем иной. Так вот. У ребят на троих был один дипломат, в котором хранилось автоматическое оружие. Один из них тут же передернул затвор и с помощью ненормативной лексики приказал всем из ПАЗа лечь на землю лицом вниз. Я слышал, как он кричал, что при неподчинении стреляет на поражение. Подскочил какой-то человек: "Николай Иванович, я врач! Давайте помогу". Я отказался. Дождался, пока вернулся "лидер", и меня срочно повезли в ЦКБ. Так я оказался в андроповской палате и уже хорошо ее запомнил. Слава богу, никто в аварии не пострадал, ничего серьезного и у меня не нашли, и я довольно быстро был выписан.
«Наша Версия» продолжает цикл публикаций, посвящённых известным политикам и общественным деятелям новейшей истории России. На этот раз ответить на вопросы корреспондента «Нашей Версии» согласился бывший председатель Совета министров СССР Николай Рыжков. Это удивительно, но он до сих пор помнит цены на продукты, которые были и во времена СССР, и после так называемой шоковой терапии. Например, он точно знает, во сколько раз выросла стоимость сырков, «которыми закусывали в те времена россияне».
–Николай Иванович, одни ваши коллеги и соратники уже давно на пенсии, другие разного рода фондами руководят, а то и пиццу рекламируют, а вы до сих пор востребованы. Работаете в Совете Федерации. Как вам удаётся оставаться, что называется, на плаву?
– После отставки в 1991 году я уже в органах исполнительной власти не работал. Но в 1993-м начал заниматься проблемами Прохоровского поля в Белгородской области, где в 1943 году была знаменитая танковая битва. Время было тогда тяжёлое: критиковали огульно всё наше прошлое. Но через 1,5 года мы там уже построили первую очередь мемориального комплекса. Потом мне предложили стать депутатом, и я дважды баллотировался от Белгородской области. А теперь уж скоро пять лет, как я – сенатор. Что меня подвигло? Я подумал тогда, что нельзя же всё время сидеть дома и книжки читать…
– У вас колоссальный опыт. Вы были премьер-министром такой страны… Однако на многое, наверное, после отставки пришлось пересмотреть свой взгляд?
– Я для себя сделал чёткий вывод: больше ни в какую партию вступать не буду. Это обещание, которое я себе дал и до сих пор соблюдаю. И никаких амбиций по поводу, скажем, поста президента или должности в правительстве у меня не было.
– Но вы ведь выдвигались на пост президента России в 1991 году, когда одновременно с вами на эту должность баллотировался и Борис Ельцин. И набрали 10%, и это во время бешеной популярности Бориса Николаевича.
– Так это было ещё в 1991 году, а зарок на большую политику я дал позже.
Я туда больше не ходок, но вот в парламент пошёл и делаю там максимум того, что возможно в моём положении сделать для страны. Продолжаю служить своей Родине. Мне, конечно, поступали самые разные предложения, но я их отклонял. Я не собирался бегать из одной партии в другую, хотя знаю людей, которые поменяли их за это время, наверное, штук пять. Но разве можно доверять людям, если они партии меняют как перчатки?
– Как вы теперь оцениваете время перестройки?
– Я искренне хотел, чтобы в нашей стране начали происходить перемены. Система, существовавшая с 30-х годов прошлого века, сослужила огромную службу нашему государству. Мы выиграли войну, после неё восстановили страну, создали сильнейшую индустрию и т.п. Но когда нужно было проводить изменения в нашей экономической политике, они не последовали. Косыгин в 1965 году начал реформу, и она дала определённую отдушину (я даже видел её результаты на заводе, где работал), но в начале 70-х реформа заглохла.
В ноябре 1982 года я был избран секретарём ЦК КПСС, а потом Юрий Андропов пригласил меня, Горбачёва и Долгих и произнёс такие слова: «Все говорят о реформировании. А что это такое? Написано много книжек и статей, но нет никакого государственного документа, чтобы можно было чётко представить себе направление движения». И мы начали работать над этим. Но потом Андропов умер, а Черненко уже было не до этого: он тяжело болел. И вот уже в 1985 году эту реформу и назвали перестройкой.
– То есть инициатором перестройки был Юрий Владимирович?
– Да, именно он дал толчок этим процессам. Ну а дальше вы знаете. В конце 80-х – начале 90-го года я предлагал мягкий переход к рынку. Ведь вся наша экономика и институты управления были построены в расчёте на плановую систему, а надо было переходить на рыночную, социально ориентированную, но с госрегулированием. Я полагал, что для этого понадобится не менее восьми лет, но нашлись люди, которые сказали, что можно сделать это и за 500 дней, и, к сожалению, именно им и поверили.
– Теперь, спустя годы, так и хочется спросить, не США ли тогда запустили алгоритм по разрушению нашей страны, а Горбачёв слушал советников оттуда?
– На апрельском Пленуме ЦК КПСС в 1985 году были сформулированы принципы реформирования экономики. Горбачёв обнародовал в своём докладе все те наработки, которые были сделаны ещё при Андропове. Так что, по-моему, вряд ли поначалу были какие-то советники извне, потому что мы и сами считали, что реформы надо начинать именно с экономики.
А потом, думаю, и советники нашлись. Как они советовали – напрямую или через каких-то лиц (которых мы, кстати, знаем), – не знаю, но считаю, что в нашей стране было сознательно проведено несколько таких акций, которые не только погубили перестройку, но и вообще привели к созданию неуправляемого государства.
Где бы ни проводились реформы, везде существует твёрдая государственная власть, например в том же Китае. Власть должна твёрдо держать руль, особенно в первое время.
Но ошибка, которой поддался Горбачёв, была точно навеяна из-за океана: мы ещё не закончили реформирование экономики, но уже решили менять систему государственного устройства. А в итоге просто расшатали всё государство.
– Как вы думаете, почему Горбачёва так любят на Западе, а у нас к нему, мягко говоря, противоположное отношение?
– Потому что он разрушил нашу страну. Думаете, они там не мечтали об этом? А какие решения и документы принимались ЦРУ… Они всегда и боялись, и ненавидели нас, потому что мы были сильными. Тогда был двухполярный мир. Например, они залезли во Вьетнам – мы им по рукам давали, мы залезли в Афганистан – они давали нам. Но равновесие всё-таки было.
– СССР можно было удержать от развала?
– Можно и нужно было – если бы не Горбачёв. Вот если бы ещё какое-то время прожил Андропов, хотя бы 5–10 лет, то мы бы, конечно, пошли по китайскому варианту. Но, к сожалению, бог ему не дал пожить.
– Что вы считаете достижением Горбачёва и его главной ошибкой?
– Думаю, что это наша ошибка, в том числе и моя, что мы поддержали Горбачёва. Но поймите, проходит 2,5 года, в течение которых умирают три генеральных секретаря: Брежнев, Андропов, Черненко. То есть идут одни сплошные похороны, и тут появляется человек, который нормально ходит и может говорить без бумажки. Тут, конечно, все воспрянули, потому что до него были сплошные старцы. Мы были в нём уверены, хотя, когда он говорил, подчас не понимали, о чём вообще идёт речь.
Кстати, потом я для себя сделал вывод, что Горбачёв мог бы стать очень хорошим проповедником. А вот управлять государством, где нужны мудрость, взвешенность и постепенность, он, конечно, не мог. Нельзя же постоянно дёргать страну, в которой живут почти 300 млн. человек! Это в семье можно с женой и детьми поссориться, но разве можно так со страной поступать? А он хватается за одно, другое, третье… Я ему много раз говорил, что наша страна – это огромный инерционный механизм. Мы примем решение, а эти бумаги только через два месяца на оленях до Камчатки довезут.
– А у Раисы Максимовны было много идей? Антиалкогольную кампанию, ходили слухи, тоже она придумала?
– Не надо грешить на человека. У неё, конечно, было определённое влияние, которое нам с вами вряд ли известно, но я убеждён, что антиалкогольная кампания – это не её изобретение. Её авторы – два человека: Лигачёв и ныне покойный Соломенцев. А если говорить точнее, такая идея в ЦК КПСС уже была. Несколькими годами раньше по этому вопросу была создана комиссия, которую возглавлял Пельше. Но он понимал, что антиалкогольная кампания – это минное поле и туда не стоит лезть, и Арвид Янович это дело спускал на тормозах.
– Вы и Ельцина знали давно. Сравнить его «раннего» и «позднего» можете?
– Да, я знал его с 1968 года. Мы с ним окончили один институт, и сейчас на его фасаде висят две памятных доски. Я был главным инженером завода, а он, кажется, начальником строительного треста в Свердловске. Потом он стал заведующим строительным отделом в обкоме, и мы даже семьями стали дружить. И в Москве мы с ним нормально друг с другом общались. А непримиримыми наши отношения стали тогда, когда он возглавил Верховный Совет РСФСР и пошёл крушить центральную власть. Он был просто как таран и мог разрушить что угодно.
Так что зря сегодня Ельцину дифирамбы поют. Он был у власти с 1991 по 1999 год, а я в это время был в Госдуме. Ельцин вносил большое количество всевозможных предложений, но ничего не получалось, потому что в стране не было ни спокойствия, ни политической стабильности,
Но пришёл другой человек и шаг за шагом укрепил власть. Одним это нравится, другие не принимают «вертикаль власти», но при Путине появилась стабильность. И СССР при Путине не развалился бы.
– Правые нынешний курс сильно критикуют…
– А что они ещё могут сказать? Их песенка спета. После тех разрушительных шагов, которые они предпринимали в 90-е годы, люди поняли, что либеральные краснобаи стране не нужны….
Из биографии: Родился 28 сентябpя 1929 года с. Дылеевка Дзержинского района Донецкой области 1950-1959 гг. - слесаpь,сменный мастер, начальник участка, 1959-1965 гг. - начальник цеха, главный сварщик, заместитель диpектоpа, 1965-1970 гг. - главный инженер, 1970-1971 гг. - диpектоp на Уральском заводе тяжелого м... Читать полностью
– Николай Иванович, у вас есть некий лоск джентльмена, не свойственный для партноменклатуры. Откуда у вас это?
– То, что он не передался по наследству, это точно, потому что я из простой шахтёрской семьи. Там, сами знаете, ничего джентльменского не было.
Внешнее – поведение, умение подбирать одежду, умение разговаривать – это приобретённое в жизни. Одни одеваются так, чтобы их одежда бросалась в глаза, как попугаи. Есть неряхи, грязные и неприлично одетые. Я никогда, например, не надену, как Жириновский , жёлтый или оранжевый костюм. Люблю однотонные, немножко посветлее. Но этот вкус выработался на протяжении многих лет. Может, я в этом консервативен, но консервативность не так уж плоха. Мне никто не советует в выборе одежды, кроме жены и дочери.
Что касается разговорной речи, то, когда работал на заводе, ангелом не был. Там литературный язык не очень-то применялся. Но моя речь никогда особенно засорённой не была. Мои знакомые даже удивляются – человек с таким стажем работы, с таким опытом не кричит, не орёт, не стучит кулаком и не матерится.
Это всё от воспитания. Но в первую очередь человек сам должен этим заниматься. Если он уважает себя, то он должен уметь держать себя в руках.
– Многие, достигнув больших высот в жизни, стараются забыть о своём прошлом, о том, что «вышли мы все из народа». Вам сегодня с кем проще общаться – с коллегами по Думе или с простыми людьми?
– Мне с простым народом лучше общаться.
– И вы понимаете его, простой народ?
– Прекрасно понимаю. С простым народом лучше общаться, потому что он доступнее. Ещё, наверное, потому, что десять лет назад, когда я ушёл в отставку, то вернулся туда, откуда пришёл. Был какой-то период, когда я ещё оттуда не оторвался и не вернулся сюда, но потом сказал себе: «Слушай, а что ты переживаешь? Ведь ты же вернулся туда, откуда пришёл». Я вернулся в народ, из которого вышел.
Откуда я пришёл во власть? Из простого народа, из простой семьи. Я жил в том же доме, где жили другие рабочие, ходил по тем же улицам, по которым ходили тысячи других уралмашевцев. Потом пригласили работать в Москву. Четыре года работал в Госплане, три года – в ЦК партии, пять лет – в Совмине. Конечно, оторванность от народа была большая. Мне приходилось вращаться среди чиновников, среди элиты, так сказать. Но сказать, что, работая на тех должностях, на которых я работал в Москве, означало быть рядом с народом, нельзя. И если честно, то когда ушёл в отставку, сначала, как уже сказал, очень переживал, не буду лукавить. Но потом успокоился – ведь я вернулся туда, откуда пришёл.
После отставки стал заниматься общественной работой – помогал в создании мемориального комплекса на Прохоровском поле. В 95-м стал депутатом Госдумы. Заметьте, я ведь не по списку избирался, а по одномандатному округу. За меня проголосовали двести тысяч человек – Белгород и ещё десять районов.
Теперь каждый месяц езжу туда, встречаюсь с народом. Представьте, в клубе иногда собирается по четыреста-пятьсот человек. Они задают вопросы, мы разговариваем. Мне легче с ними.
– Отчего легче-то?
– Простой народ... Он проще, честнее. Он не такой изысканный, но мне с ним легче разговаривать. Честно, я получаю удовлетворение от общения с простыми людьми. Не все их вопросы бывают идеальными, бывают и острые вопросы.
– Вы как-то коротко рассказали про вашу карьеру – Госплан, ЦК, Совмин. А как она продвигалась или кто вас двигал по этой лестнице?
– Тогда – что вами двигало?
– Ничего. Когда я был главным инженером на Уралмаше, была такая история. Отец с матушкой зиму жили у нас, а летом уезжали. И вот как-то раз он приходит домой и говорит мне: «А знаешь, я, оказывается, большой начальник!» «Почему?» – спрашиваю его. «Да вот сейчас был в булочной, покупал хлеб. А народ там обсуждал тебя. Вот, говорят, у нас главный инженер Рыжков , ему тридцать пять лет. И какой-то мужик сказал, что у этого Рыжков а лохматая лапа есть, дескать, его отец работает в министерстве и тащит своего сына наверх». Рассказывает, а сам хохочет. Он же простой шахтёр! Так что не было у меня никаких лап и протекций не было.
В двадцать лет, после окончания техникума, я уехал из родного Краматорска на Урал, потому что хотел увидеть свет. Сам решил поехать в Свердловск, там был институт, хотел работать и учиться дальше. Так что какая там рука? У меня никого не было в Свердловске – ни знакомых, ни родных.
– И в Москве вас никто не двигал?
– Значит, у вас обычная карьера?
– Да, обычная лестница. Ещё раз вам скажу: у меня не было никаких покровителей.
Меня многие знали как директора – и министр, и заместители министра. Они приезжали к нам в Свердловск, я бывал у них на различных совещаниях. Это они делали оценку, годится этот человек или нет. Тогда ведь кадрами занимались очень серьёзно. Была целая система подбора кадров, были резервы кадров.
Когда наше министерство разделяли на два – на Министерство энергетического машиностроения и Министерство тяжёлого транспорта, то меня пригласили на пост министра тяжёлого транспорта. Я, если честно, не очень хотел ехать в Москву. Но была партийная дисциплина. Через четыре года председатель Госплана Байбаков пригласил меня к себе заместителем. И опять я долго не соглашался. Но он настаивал: «Я хочу, чтобы ты работал у меня».
Потом Андропов назначил меня секретарём ЦК по экономике. Хотя мы даже лично не были знакомы и я никогда с ним не разговаривал.
– То, что вы стали премьер-министром, тоже партийная дисциплина?
– Нет. До 85-го я уже три года работал в ЦК. Когда Горбачёв стал Генеральным секретарём партии, Политбюро обсуждало вопрос, кому быть премьер-министром. Тогда-то мне и сказали: «Ты занимался разработкой новой экономической политики, знаешь, как надо реформировать экономику страны».
– Вы хотите сказать, что вы являлись разработчиком того, что называлось перестройкой?
– Это потом она стала называться перестройкой. А до этого три года мы занимались её разработкой. Правда, об этом никто до сих пор не знает. Вы что думаете, в марте Горбачёва избрали Генеральным, а в апреле он уже предложил концепцию перестройки? Так не бывает. Просто пришла пора, и он использовал материал.
Когда же обсуждался вопрос о премьере, то Тихонов – тогдашний премьер – понимал, что пришло новое руководство и ему пора уходить. Выбор остановился на мне.
– Николай Иванович, известно, что благими намерениями путь вымощен в ад. Почему же так получилось, что перестройка замышлялась для улучшения уровня жизни советских людей, а получилось ещё хуже?
– Потому что перестройку предали.
– Кто?
– Те, кто начинал, те и предали.
В январе 87-го года был очередной пленум ЦК. Я и другие члены Политбюро настояли перед Горбачёвым , чтобы было сформулировано то, что мы собираемся делать, куда мы идём и что такое перестройка. Кстати, это журналисты придумали термин «перестройка».
Мы говорили ему: «Давайте, наконец, сформулируем, что же это такое – перестройка. Почему каждый из нас понимает это по-разному?» И пленум определил это. Если я не ошибаюсь, то получилось семь постулатов, или семь положений, перестройки. Если вы мне сейчас их принесёте, то я подпишусь под ними. В них говорилось, что мы не будем менять общественный строй, там говорилось о совершенствовании социализма. Кто был против этого?! Я и сам был за то, что необходимо совершенствовать государственное или партийное устройство. В тех документах ни слова не говорилось, что надо распускать партию.
– То есть вы считаете, что партия не тормозила перестройку?
– Подождите, вы меня не об этом спрашиваете.
– Извините.
– Было сформулировано то, о чём я говорил. Я и сегодня подпишусь под теми решениями. Но! Постепенно, год за годом – 88-й, 89-й годы, – мы стали уходить от этих решений. Это потом Горбачёв сказал: «Разве мог я тогда сказать в открытую о своих мыслях? Мне же тогда по шапке бы дали». То есть теперь понятно: он уже тогда задумывал изменить общественный строй.
А намерения были неплохими. Если бы мы чётко держались их, совершенствовали бы систему, то это было бы близко к тому, что делают китайцы на протяжении двадцати лет.
– Бывший министр финансов России Михаил Задорнов в интервью мне сказал, что большую часть долгов нынешней России составляет долг СССР, который Россия взяла на себя. Насколько я понимаю, вы ответственны за эти долги как бывший премьер Союза. Скажите, эти долги – ваше решение или политическое?
– Тогда я задам вам вопрос: возврат долгов, которые брал Хрущёв, это моё решение? Те долги, которые брал Косыгин, моё решение?
– Но они не были такими большими.
– Подождите. Возврат этих долгов – моё решение? А те займы, которые брал Сталин до 1953 года на развитие народного хозяйства, на его восстановление после войны…
Я расплачивался за них. Почему вы об этом не говорите? Я при Сталине пешком под стол ходил, но потом считал себя правопреемником предыдущих премьеров. Они тоже платили за прошлые долги.
– Но Сталин-то как раз и не платил царских долгов.
– Вам известно, что в революцию от них отказались? Это только Виктор Степанович Черномырдин потом отдал французам четыреста миллионов за их бумаги.
Каждое правительство должно отвечать за предыдущее. Это закон.
– Но вы же говорите про внутренние займы, а не внешние.
– В 90-м году я принял решение погасить шесть миллиардов внутренних долгов. Я мог их не гасить. Я мог сказать: «Слушайте-ка, это не я брал. Это Сталин их у вас взял. Идите к нему и спрашивайте у него, вон он там, у кремлёвской стены лежит». Но я считал, что обязан их отдать.
– Николай Иванович, я спросил вас про внешние долги государства.
Вы спросите у Ельцина: как он за раз уменьшил долги Индии нам на тридцать процентов? А сколько долгов он простил бывшим соцстранам?!
Ну хорошо, пусть будет семьдесят миллиардов. Но это же поделите на триста миллионов человек. Прошло десять лет. Теперь мы должны сто шестнадцать миллиардов. А ведь на них ещё накручиваются проценты. Если сегодня за них никто не будет расплачиваться, то завтра это будет уже все двести!
Вы говорите мне: «Вот вы набрали долгов». Да не брали мы! И потом, семьдесят миллиардов на триста миллионов населения – чепуха. Это они за десять лет на сто пятьдесят миллионов человек набрали пятьдесят миллиардов. Пусть Задорнов чепухой не занимается! У нас не было проблем с деньгами. Мы немедленно расплачивались, час в час.
– Скажите, антиалкогольная кампания здорово подорвала бюджет?
– Конечно, подорвала. Но это Горбачёв … Это отдельная тема.
– Вы с ним общались после отставки?
– Нет. Я его не видел уже много лет. Только один раз где-то случайно видел.
Но мы говорили ему, что не надо этого делать. Сухой закон ещё никому пользы не приносил.
– Почему вы не общаетесь с Горбачёвым ? Он чем-то обидел вас?
– Он всё предал. Если бы он только меня одного предал, то бог с ним. А ведь он страну развалил, партию.
– И что вам жальче – партию или страну?
– Страну. Вы задумывались когда-нибудь над таким вопросом: почему человек, ни одного дня нигде не проработав – а ведь Горбачёв ни одного дня нигде не работал, всё только по комсомольской линии, – дошёл до Генерального секретаря? Почему этот человек, воспитанный абсолютно на партийных позициях, так поступил в отношении партии? Почему?! Он же всю жизнь в ней проработал! А я всю жизнь работал на производстве, в экономике. Вот это для меня до сих пор непонятно.
Это была пятая колонна – яковлевы, горбачёвы, они все были с гнильцой. Это они доигрались. Сколько раз мы предупреждали, что нельзя делать того-то и того-то, а в ответ: «Ты консерватор! Это нож в спину перестройки!»
– Да, и очень большие. Например, приехал Яковлев из Прибалтики и всё рассказывает про ихний «Саюдис»: «Это в русле перестройки». Я как-то его встретил недавно и говорю: «Помнишь, ты нам про Прибалтику рассказывал? Ну а теперь как там – в русле или нет? Только в одной Латвии восемьсот тысяч русских – неграждане. Даже в ЮАР такого не было! Ты хоть соображал, что тогда говорил?»
– И что он вам ответил?
– «Не туда пошло».
– Не в то русло?
– Вы вообще с кем-нибудь из прошлой команды общаетесь сегодня?
– Почти со всеми, за небольшим исключением. С тем же Егором Кузьмичом, он недалеко от меня в Думе сидит. У нас с ним были очень серьёзные разногласия по антиалкогольной кампании. С Лукьяновым тоже пятый год вместе работаем в Думе.
– А кого вы имели в виду, сказав про исключения?
– Горбачёв , Яковлев , Медведев, Шеварднадзе.
– Как вы думаете, гэкачеписты с Лукьяновым были правы?
– В принципе, они были правы в том, что надо было остановить это разрушение. Но они не были правы в том, как они это сделали. Лучше бы они этого не делали тогда. За счёт своих действий они способствовали разгону партии и разрушению страны. Я думаю, сегодня они понимают, что сделали не то.
– Когда вы были премьером, чего больше было в вашей работе – проведения в жизнь политики партии или экономики?
– Экономики.
– Но партия всё равно влияла на экономику.
– В начале перестройки – да. Где-то с 88-го года такого давления, как раньше, не было. Правительство становилось самостоятельным, и не надо было, как раньше, любой вопрос согласовывать в Политбюро. Конечно, главные линии согласовывались и на заседаниях Политбюро, и на съездах, но уже не так, как раньше.
– Николай Васильевич Лемаев , который работал в вашем правительстве министром, рассказывал мне, да и вы тоже упоминали об этом, что раньше была особая школа управления, готовились специальные кадры для управления экономикой. В чём же их отличие от сегодняшних менеджеров?
– Раньше была другая атмосфера. У нас была чёткая и ясная структура системы. Она была выработана за многие годы.
– Почему же? Это была нормальная для своего времени система. Была чёткая система подготовки кадров. За этим строго следили.
– То есть, как сейчас, племянников или других родственников не ставили начальниками?
– За это башку бы сняли. Раньше была совершенно другая система, и тут даже сравнивать нельзя.
– Николай Иванович, что это за эпопея была у вас с «Тверьуниверсалбанком»?
– Я работал в нём советником. Жить же как-то надо было. Вы же хлеб едите? И я ем. Нужно было жить. Я ещё работал заместителем у Добужиева в Военно-промышленной инвестиционной компании.
В 92-м году Ельцин отменил все персональные пенсии, а господин Гайдар отпустил цены в январе того же года. Таким образом моя пенсия стала равняться пенсии бабушки, которая никогда нигде не работала. Что мне оставалось делать? На паперть садиться? Или я должен был жить на иждивении у дочери?
Я позвонил своему бывшему заместителю Добужиеву и попросил у него работу. Так стал его заместителем. У Военно-промышленной компании были разные проекты. Например, завод делал автоматы, а теперь нужно было делать мясорубки. Разные были проекты, в которые нужно было вкладывать деньги. Моей задачей было опытным взглядом посмотреть, не липа ли этот проект и стоит ли им заниматься. На работу я ходил через проходную, а ездил на «Жигулях».
Потом знакомая банкир пригласила меня на работу в банк. Там и зарплата была в два раза больше.
– После вашего ухода банк через год прогорел.
– Он и сейчас есть. Но не такой сильный, как раньше. А чего это вас так интересует?
– Просто так спросил.
– Зачем вы затеяли этот разговор про «Тверьуниверсалбанк»? Я же не банкир и не хозяин банка. Я был просто служащим.
Вы, наоборот, должны сказать: едрить твою мать, что это такое делается – Председателя Совета Министров СССР довели до такого состояния, что он вынужден был пойти советником для того, чтобы что-то заработать себе на жизнь! Вот это вас совсем не колышет.
– Об этом вы уже сами сказали.
– Я сказал, а не вы. Вам надо было по-другому сказать: «Николай Иванович, мне это не очень понятно». А вам, как всем журналистам, нужны «жареные» факты.
– Николай Иванович, как вы думаете, это было местью Ельцина?
– Конечно. Он всё отобрал, что мог. Всё. Он же принимал это решение.
Как-то, спустя некоторое время, я спросил у Черномырдина: «На каком основании было нарушено постановление Верховного Совета СССР о льготах?» Черномырдин сказал мне, что, дескать, такого постановления нет.
Тогда я говорил им: «Напрасно вы всё это делаете. Напрасно вы нас топчете. Придёт время – вы будете точно такими же и с вами поступят точно так же, как вы со мной».
– Премьер-министр Союза обладал большой властью. Что была для вас власть – наркотик или что-то другое? И мне хочется спросить вас о человеческом – что же вы думали, стоя на Мавзолее во время парадов и демонстраций, когда мимо вас несли ваши же портреты и портреты других ваших соратников по Политбюро?
– Люди привыкают к власти. Я не знаю, как определить её – как наркотик или как алкоголь, но люди привыкают к ней. И когда они отходят от неё в силу разных обстоятельств, то не верьте тем, кто говорит, что это легко проходит. Я сам переживал это состояние. Но потом как-то перестал: «Нужно жить. Был у власти? Был. Носили портреты? Носили. А теперь не будут носить».
Власть – сложное психологическое понятие. Очень сложное. И дело не только в материальном благе. Не знаю, как у других, но для меня власть не заключалась в материальном благе.
Кому-то нравится, когда перед ними трепещут. Кто-то самовыражается через власть, у кого-то амбиции производственные или политические. По-видимому, есть те, кто делает на этом деньги.
– Что же для вас означала власть?
Через власть я выражал то, что умел делать. Когда работал на заводе – а это тоже власть, – там было проще: принял решение, и результат виден через месяц. Когда же стал работать в Москве, в Госплане, в министерстве, то результат мог появиться лет через десять. Но я всегда стремился к тому, чтобы что-то сделать.
– Простите за любопытство, я вижу на вашем столе ежедневник с крестом. Как беспартийный хочу спросить у вас как у бывшего партийца: вы до сих пор атеист?
– Я никогда не был атеистом, антирелигиозным. Но в церковь и сейчас не хожу. Я всегда терпимо относился к этому. У меня и бабушка верила, и мама Богу молилась. Я такого мнения: если верит человек в Бога, пусть верит. Лишь бы Вера была. А этот ежедневник мне подарил патриарх.
Кстати, а вы коммунистом не были?
– Нет, Николай Иванович. Я даже из комсомола вышел по собственному желанию.
– Вот знал бы, вообще не разговаривал бы с тобой.
В интервью Л. Радзиховскому (в газете «Новый Взгляд», 1992) Рыжков вспоминал:
В ноябре 82-го года меня - совершенно неожиданно - избрали секретарем ЦК и Андропов ввёл меня в команду, готовившую реформы. Туда входили и Горбачёв, Долгих… Об этой работе по подготовке реформ я не жалею. Ситуация была тяжелой, кризис зрел. Мы стали разбираться с экономикой, а с этого началась перестройка в 85 году, где практически были использованы итоги того, что сделали в 83-84 годах. Не пошли бы на это - было бы ещё хуже.
(«Андропов поручил члену ПБ Горбачёву, кандидату в члены ПБ Долгих и секретарю ЦК по экономике Рыжкову тщательно изучить сложившееся в экономике положение и подготовить предложения по её реформированию», - писал Рыжков в своих мемуарах.)
В 1971 году основано производственное объединение «Уралмаш», руководить которым доверили Николаю Рыжкову. Под одной крышей объединились пять заводов и научно-исследовательский институт. Консорциум развалился во времена новой России – в 1992 году каждое предприятие отправилось в самостоятельное плавание.
После выпуска из техникума начинает карьерную дорогу Николай Рыжков. Жизнь свою он связал с Уральским машиностроительным заводом. В 1950 году он приходит на "Уралмаш", где проработает 25 лет. Начинает он сменным мастером, потом быстро продвигается по карьерной лестнице: начальник пролета, начальник цеха, главный технолог, главный инженер, генеральный директор. В 40 лет он назначен руководителем предприятия союзного значения. Таких высот удается достигнуть очень немногим, и это свидетельствует о незаурядных способностях Николая Рыжкова.
Николай появился на свет 28 сентября 1929 года на Донбассе – в посёлке Дылеевка Донецкой области Украинской ССР. В его роду все мужчины трудились шахтёрами. Дедушка Фёдор ещё в начале ХХ века с семьёй перебрался на Донбасс, где устроился на рудник Северный. Папа Николая, Иван Фёдорович, со своими братьями весь трудовой путь прошли на горном производстве. Младший брат Николая Евгений отслужил три года в армии, вернулся на Донбасс и тоже связал свою жизнь с шахтой, трудился на ней почти четверть века.
А вот Николая, несмотря на такую горняцкую родословную, сильно тянуло к учёбе и к авиации. Он несколько раз поступал в подготовительную школу Военно-воздушных сил (ВВС), но попытки оказались неудачными.
Рыжков Николай имел весьма непростое детство, поскольку в этот период страна только начала отходить от колоссальных и трагических последствий разрушительной Великой Отечественной войны. Разумеется, что такое положение дел вынудило парня очень быстро повзрослеть и сделать свой выбор в профессиональном плане. И потому юноша поступил в Краматорский машиностроительный техникум на факультет механики. Далее с 1953 по 1959 гг. Рыжков Николай учился в Уральском политехническом институте имени Кирова, который с успехом окончил по специальности «технология и оборудование сварочного производства».
По окончании Краматорского машиностроительного техникума Рыжков по собственной просьбе был направлен в Свердловск. С 1950 по 1975 год Николай Рыжков работал на инженерно-технических должностях на Уральском заводе тяжелого машиностроения им. Серго Орджоникидзе (ПО "Уралмаш"). С 1971 по 1975 годах он занимал должность генерального директора предприятия.
Рыжков: Во-первых, я не был в восторге от слова «перестройка». Дело в том, что слово это не новое, оно было еще у Временного правительства Керенского, но журналисты подхватили - и понеслось. Мне больше нравится определение «реформы». Сначала я был категорически за реформы, даже был одним из их инициаторов, потому что мой жизненный опыт и работа на заводе, в министерстве и ЦК партии показали, что мы исчерпали возможности той экономической модели, в которой жили до войны, в войну, после войны. Жесткая плановая система была крайне необходима - без этого мы бы немца не победили, мы никогда не восстановили бы народное хозяйство. У кого-то, конечно, забирали, но кому-то отдавали - это естественно. Но позже многие, и я в том числе, стали считать, что эта система исчерпала сама себя - она была сильно забюрократизирована. Сколько рабочих надо держать, сколько основных, сколько вспомогательных, сколько инженеров, сколько техников, подсобных работников, уборщиц? У меня 52 тысячи работающих было на заводе… Поэтому мы очень настойчиво писали, что надо что-то делать. До меня и Горбачева уже были попытки реформ, например Алексея Николаевича Косыгина (председатель Совета министров СССР с 1964 по 1980 год - прим. «Ленты.ру»), который, кстати, для своего времени неплохо поработал. То, что он делал, - это огромный прогресс, его нельзя ни в чем упрекать, и надо отдать ему должное: он был впереди своего времени. Потом еще была попытка после Косыгина - спустили на тормозах ее.
